Думал ли об этом Старейшина, пока позировал для портрета? Восхищенно ли смотрел он на Город и слаженную работу его шестеренок, четкую планировку, стабильное производство?
Или видел то же, что вижу я: людей, расфасованных по трейлерам, которые расфасованы по кварталам, а те, в свою очередь, по районам, плотно упакованным в металлические стены корабля?
Нет. Старейшина никогда не думал о «Годспиде» как о ящике. Никогда Город не казался ему клеткой. Это можно прочесть в его глазах на портрете, в том, как он смотрит на улицы Города — словно всемогущий властелин. Потому что это в самом деле так.
Даже здесь, среди полей, пастбищ и ферм, раскинувшихся от порога Регистратеки до самой дальней стены, даже здесь никуда не скрыться от клеток. Каждое поле, пастбище, каждый надел — все четко поделено на участки, измерено века назад, еще на Сол-Земле, еще до отправления. Участки эти разной площади, но все квадратные, все тщательно отмерены. Холмы на пастбищах — все одного размера — представляют собой симметричные островки травы, ведь овцам и козам все равно, они не понимают, что их холмы — рукотворны, что это всего лишь четко расставленные горки грязи и компоста.
Мне знаком ландшафт Сол-Земли — по видео и по картам. Она не делилась на идеально ровные квадратики. Даже в огромных, похожих на сети города были аллеи и переулки. На полях стояли изгороди, но они не были идеально прямыми — они обегали вокруг деревьев, поворачивали под странными углами, чтобы миновать ручей или обогнуть пруд. Холмы не располагались ровными рядами.
Глядя на здешние холмы, я вижу фальшивку, жалкую имитацию земных полей.
Наверняка, позируя для портрета, Старейшина упивался тем самым, что мне так ненавистно в жизни на корабле: идеальной симметрией.
Вот поэтому мне никогда не стать таким же хорошим Старейшиной.
Мне по душе легкий беспорядок.
Толкаю массивные двери в Регистратеку и не могу сдержать улыбку при виде моделей, которые висят на потолке в просторном холле, Большая глиняная Сол-Земля, озаренная светом с улицы у меня за спиной, покрыта толстым слоем пыли. Поблизости крутится модель «Годспида» — как память о тех далеких временах, когда произошел запуск. По сравнению с планет той корабль выглядит таким маленьким и ничтожным — просто шарик с крыльями и острым носом. Войдя в холл, задираю голову: прямо надо мной висит макет того, к чему стремится «Годспид» — огромная сфера, Центавра-Земля. Она больше обеих других моделей и висит в самом центре коридора. Не знаю, сознательно ли это спроектировано или получилось случайно, но солнечные лучи из огромных входных дверей льются прямо на поверхность Центавра-Земли, окружая ее ореолом света.
Шагаю вперед и тянусь вверх, кончиками пальцев касаясь Австралии на Сол-Земле. Мне всегда больше нравилась эта модель: на ней столько деталей — пики гор, волны в океанах. А вот Центавра-Земля — совсем гладкая, потому что у нас есть данные лишь о ее приблизительном размере. Кто знает, что ждет нас там — горы и океаны или нечто совсем иное. Все, что нам известно: что посланный туда зонд определил Центавра-Землю как «пригодную для жизни» — кислородная атмосфера, много пресной воды, сносное для земледелия качество почвы. Вот и все, что у нас есть.
Мне хочется коснуться и ее, но она слишком высоко.
Кажется, что Центавра-Земля навсегда останется недосягаемой.
В голове у меня звучат слова Старейшины: вести корабль на Центавра-Землю — не мое дело. Мое дело — доставить туда людей.
— Могу я чем-нибудь помочь?
Едва не подпрыгиваю на месте, но в следующую секунду уже смеюсь над своим испугом.
— А, это ты, — говорю я.
Орион — регистратор. Всякий раз, когда кто-то что-то изобретает, или пишет, или делает хоть что-то крутое, регистраторы заносят это в каталог и сохраняют здесь. В последний раз я приходил сюда помочь Харли, моему лучшему другу, перевесить пару картин. Он — художник, на втором этаже целый зал увешан его работами. Но сегодня я здесь не за тем.
— Мне бы кое-какую информацию о Сол-Земле, — прошу я.
— Прекрасно, — Орион ухмыляется, и меня слегка передергивает — зубы у него желтые и все в пятнах.
— Мне нужны данные по… — замолкаю, не зная, что сказать. Нельзя же просто спросить его, в чем третья причина разлада — он ведь понятия не имеет, о чем мы говорили со Старейшиной. — …по войнам на Сол-Земле, — добавляю я наконец. — Конфликты. Сражения. Все такое.
— Что-нибудь конкретное? — Орион спешит в мою сторону, на лице его написан энтузиазм. Школу давно уже закрыли, и, наверное, в Регистратеку мало кто заглядывает. Если подумать, я ведь ни разу не видел Ориона вне Регистратеки. Одиноко ему, должно быть, живется.
— Все, из-за чего на Сол-Земле бывали распри.
— Хм.
— Что?
Орион несколько мгновений не произносит ни слова, просто изучает меня, словно я — пазл с недостающим кусочком.
— Ничего, просто не самая обычная темя для изучения. Мрачноватая.
Пожимаю плечами.
— Старейшина хочет, чтобы я сделал кое-какие выводы.
— А, задание от Старейшины. В общем-то самый простой способ — стенные пленки, — он кивает на четыре длинных экрана, которые, словно гобелены, висят на стенах холла, по два с каждой стороны. Подойдя, Орион нажимает на ближайший из них. Все четыре пленки включаются, заполняя холл ярким светом.
На экранах сменяют друг друга изображения: схемы быстрого реактора со свинцовым теплоносителем, план орошения уровня фермеров картины моего друга Харли и других местных художников, цифровые макеты с обозначением возможных географических особенностей Центавра-Земли.
— Нужен доступ, — говорит Орион, отвлекая меня от внимательного просмотра изображений на одном из экранов. Видя мое удивленное лицо, добавляет: — Нам не разрешено просматривать информацию о Сол-Земле.
А, да. Я совсем забыл. Изображения, которые мы сейчас видели, доступны всем, но к тому, что приказал мне изучить Старейшина, доступ ограничен. Делаю шаг к биометрическому сканеру на стене и прикладываю большой палец.
— Доступ разрешен, степень — Старшая, — щебечет компьютер женским голосом.
Все меняется. Теперь на экранах — образы Сол-Земли, а не только «Годспида». Люди разных народов. И все это не рисунки, не фантазии художника, как изображения Центавра-Земли. Отступаю на шаг, разглядывая белое как бумага лицо женщины с горой напудренных волос на голове и в платье таком огромном, что оно не влезает в экран. Интересно, в какие времена жила эта женщина, что она была за человек? Я гляжу в лицо другому миру, столь же недостижимому, как и Центавра-Земля.
Быть может, Старейшина имел в виду военную кампанию Чингисхана? — вопросительно бормочет Орион. Несколько прикосновений к экрану — и набеленное женское лицо превращается в изображение смуглого кричащего человека с миндалевидными глазами и грязными, спутанными волосами. — Или геноцид армян? — страшного человека сменяет карта Сол-Земли, на которой светящейся линией обведены границы небольшой страны. Чтобы узнать больше, нужно нажать на нее.
Но раньше, чем я успеваю протянуть руку к экрану, Орион нажимает куда-то еще. Карту сменяет какая-то схема. Чуть прищурившись, разглядываю мелкий шрифт и путаницу линий. Генеалогическое древо, схема родственных связей, от родителей к детям. Пробегаю ее взглядом, задерживаясь на именах, но, лишь когда Орион бормочет что-то вроде «ой» и переключает изображение, осознаю, что искал на экране собственное имя, хоть это и глупо, конечно — схема начерчена очень, очень давно.
Я стараюсь успокоить дыхание и не обращаю внимания на Ориона, который показывает мне все новые и новые войны и акты геноцида.
Как Старшему, мне не положено знать своих родителей. Это знание могло бы повлиять на мою объективность и беспристрастность, вызывало бы сентиментальные чувства, которые способны помешать мне командовать и принимать решения, когда я стану Старейшиной. Я это знаю. Я это даже принимаю.
Но все же.
Мне бы хотелось знать, кто они.
